Механизм жизни - Страница 110

110

Ой, зря.

Я тебя жалеть не стану.

Ноги вы мои, ноги! Зачем отнялись? И руки – плетьми. Лежишь ты, пан Краков, как та колода. Глазом левым косишь – то на чернодырого, то на пистоль заветный. Близок локоть, да черта с два. А упырь махину на сошку водрузил, рычаг дергает. Что ж ты творишь, лайдак в окулярах? Решил чужое дело закончить?

Дружка своего в ад отправить?

6

Привстав на одно колено, Эрстед спешно перезаряжал ружье. Сюрпризы не заставили себя долго ждать. Он едва успел забить в ствол пыж, как сбоку громыхнул выстрел. В лицо брызнули ошметки мокрой коры. По краю лога к полковнику спешили ближние номера – господа столичные естествоиспытатели в сопровождении вооруженных слуг. Последним бежал ассистент фон Ранцев. На миг задержавшись, он вскинул к плечу английскую двустволку, взял прицел…

В лещине полыхнуло. Упасть или укрыться полковник не успел. Но этого и не потребовалось. Фон Ранцев, так и не спустив курка, превратился в огненный шар. Сейчас, играя со смертью, Эрстед получил прекрасную возможность увидеть в действии «божью кару», которую готовили для российского императора. Взрыв разнес жертву в клочья, оставив на земле обгорелое пятно.

Остальных расшвыряло в стороны.

Двойной грохот лишил полковника слуха. Глухой, как пень, борясь с тошнотой, Эрстед с трудом повернул голову – и увидел, как в лещине встает жаркий факел. Там, в жирном, клокочущем огне, что-то билось в судорогах, пытаясь спорить с пламенем.

– Казимир!

Не помня себя, забыв об наемных убийцах, Эрстед со всех ног кинулся через лог. Он не видел, как нырнули в лес и исчезли в чаще двое уцелевших поляков. Не видел егерей Хворостова, бегущих к нему, генерала, ковыляющего следом, – ничего, кроме костра, разожженного за кустами.

И того, что жило в костре.

– Казимир!!!

В руках горящий князь держал развороченные останки бомбомета. С силой размахнувшись, он отправил проклятое оружие в полет – в самую гущу бурелома. Что-то каркнул; должно быть, выругался, да горло не сдюжило. И боком повалился в черную траву.

Пушечным ядром Эрстед проломился сквозь кусты, не обращая внимания на ветки, хлещущие по лицу. На ходу скинул макинтош, набросил на князя, сбивая пламя. Упал на колени, обжигая ладони, стал хлестать подлые, лезущие наружу язычки огня. Смрад паленого бил в ноздри, въедался в кожу.

«Пуля! Пуля повредила клапан… пробой искры…»

Медленно, с усилием, Волмонтович повернул к нему страшное, обугленное лицо. Из-под правой ключицы князя, глубоко войдя в тело, торчал обломок рычага.

– Взорвался… кур-р-рва…

Князь надсадно закашлялся, содрогаясь.

– Больно… очень…

Зацепившись дужкой за ухо, болтались окуляры – невредимые, словно заговоренные.

* * *

Раненых и убитых увезли.

Лес замер. Умолкли птицы. Затаилось зверье по норам-ухоронкам. Стих ветер. Лист, задержавшийся на ветке, и тот не шелохнется. Ни шороха, ни звука.

Когда лопнула тишина?

Был лес, стало отражение в пруду. Запустил кто-то камень наугад, пошли круги по воде. Раскрылась трещина, выпуская стаю. Гиены? Да что вы! Спросите натуралиста, знатока африканской саванны, – любой скажет, что нет таких гиен. А вожак стаи – этот уж точно не имел права на существование.

Тут и к натуралисту не ходи.

Выл ину-гами в изувеченном лесу. Задрав к небу морду, творил панихиду. Тоска вплеталась в гарь и страх. Плыла над землей. Над рекой, до самого моря. От Тамбовской губернии до далекого, сказочного острова Утина. Мертвый пес оплакивал погибших.

Сидя вокруг, молчали гиены.

Апофеоз

– Вот он, – сказал Чжоу Чжу.

Мальчик трех лет от роду сидел на полу, сосредоточенно изучая деревянную лошадку. Игрушка была крохотной, с детскую ладошку. Но резчик постарался на совесть – даже грива вилась по ветру, как настоящая.

За спиной ребенка, в углу, стоял киот с образами. Божья Матерь, держа на руках младенца, кротко смотрела на незваных гостей. Рядом плескал крыльями архангел Гавриил. А четверка евангелистов – те вовсе готовы были выскочить из оклада и кинуться в бой. Кто такие? – хмурился Лука. Зачем пожаловали? – набычился Матфей. Негоже… – поджал губы Марк.

А Иоанн шарил по избе глазами: нет ли топора?

Топора не было. Были ухват, помело и кочерга. Зеркало с полотенцем. Железная кровать за занавеской. Медный гребень на шнурке. Горшки, чашки. Священник Николай Федоров, крестивший мальчика, числился в зажиточных. Не только свою фамилию он мог предоставить в распоряжение малолетнего Коленьки и его старшего брата Саши. Да и крестный отец, Федор Карлович Белявский, редкой души человек, готов был поделиться с малышами всем: хоть собственным именем, предоставленным для отчества, хоть средствами к существованию.

Но денежного вспомоществования не требовалось. Константин Иванович, дядя незаконнорожденных, строго следил, чтобы дети взятого под опеку брата ни в чем не нуждались.

– Что это? – спросил Эрстед, указывая на приступок печи.

– Лопата, – машинально ответил Огюст.

– Лопата? Странная лопата… Для чего она?

Молодой человек сосредоточился, вспоминая.

– Ею сажают пироги.

– Куда? В тюрьму?

– В печь.

– Да вы знаток, мсье! Откуда такие сведения?

– Из Парижа…

Огюст не врал. Позапрошлым летом, в компании Эвариста Галуа, он посетил архитектурную выставку на Марсовом поле. Там, вдоль так называемой Rue de Russie, стоял резной фасад в русском стиле. За фасадом, в числе прочего, располагалась и привезенная из России изба – с крытым двором и флигелем. Ее якобы пронумеровали по бревнышку и восстановили точь-в-точь как надо. За десять франков гид болтал без умолку…

110