Механизм жизни - Страница 72

– Надеюсь, вы еще не покидаете Петербург? По возвращении Ивана Алексеевича у вас будет такая возможность. Не скучайте, барон, я скоро к вам присоединюсь…

Занемог? Эминенту не требовался оракул, чтобы сложить два и два. Внезапная болезнь князя – и запах смерти в доме. Масонская ложа Орла Российского скоро лишится своего предводителя. Сколько осталось времени? День? Три? Неделя? Надо спешить – выехать следом, нагнать по дороге, переговорить на интересующую тему, пока это еще возможно…

«А если ты опоздаешь?» – спросил барон сам себя.

...

…неуступчивая, упругая сила ограждала гроб от посягательств…

Фон Книгге больше не требовалось заглядывать в гроб. Он и так знал, кто лежал в дубовом ящике. Он даже увидел место: Новоспасский монастырь. Удастся ли при надобности переступить «малый вавилон» наяву?

Да или нет – надо спешить.

Но уйти сразу, не нарушив приличий, он не мог. Улыбаясь, дыша смертью, болтая о пустяках – каждую минуту Эминент боялся, что утратит самообладание, ибо терял драгоценное время.

2

Казалось, сама судьба восстала против него.

Часы протекали сквозь пальцы, собирались лужей у ног – и из каждой капли подмигивала неудача. Остаток ночи, вернувшись с приема, фон Книгге провел, как индийский факир – на иголках. Сон, вызванный усилием воли, не освежил. В мозгу, как в зеркале, отражающем слякотный облик Петербурга, клубились тучи – серые, глухие. Утром, вместо того чтобы отправить за билетами расторопного Бейтса, Эминент пошел в контору сам.

– Когда ближайший дилижанс на Москву?

– Через три дня, от Сенной площади.

– А раньше? Сегодня?!

– Извините, ваше благородие… Раньше никак нет.

Эминент мог многое. Кондуктор принял бы осиновый лист за билет, пассажиры раздумали бы уезжать из города, освободив места; кучер гнал бы лошадей не за страх, а за совесть… Да что там! – отдохнув после штурма Эльсинора, он сумел бы накликать небольшой шторм в Финском заливе или поднять к жизни ту пакость, что спит на дне Ладоги. Но превратить тыкву в карету, мышей – в лихую упряжку, а крысу – в кучера…

– Что же мне делать?

– Вы уж, ваше благородие, на перекладных…

Гагарин опережал его на сутки. Это если удастся выехать немедленно… Чутье подсказывало: чтобы застать князя живым, надо перехватить его до Москвы, в дороге. Вне сомнений, Гагарин спешил в белокаменную умирать. У него там наверняка есть склеп в храме – семейный, намоленный от случайных вторжений…

Запах смерти висел в сыром воздухе, указывая путь.

К счастью, как успел выяснить Эминент, скользкий масон выехал в путь на своих, а в России это не зря называлось: на долгих. Личный экипаж надо беречь; собственных лошадей грех загонять насмерть… До Москвы – более семисот верст. Княжеская карета съест это пространство за неделю. Дилижанс – считай, втрое быстрее, но дилижанса нет.

На перекладных – четверо суток, если повезет.

Поразмыслив, Эминент отверг и эту идею. Для езды на перекладных требовалась подорожная, оформленная в полиции. С этим бы не было ни хлопот, ни задержек, но российская бюрократия – враг пострашней технического прогресса. Количество лошадей, выделяемых на дорогу, зависело от чина и звания путешественника, вписанных в подорожную. Кто в мелком чине, платил верстовые прогоны за двух-трех коней, зато, к примеру, действительный тайный советник Гагарин, соберись он куда по казенной надобности, получил бы разрешение и на полтора десятка.

Полицейский крючок, единожды взглянув в глаза фон Книгге, с легкостью записал бы его хоть полным генералом, хоть государем-императором. И лошадей бы отвел, не скупясь. Но поддерживать личину у каждого шлагбаума, морочить замученных смотрителей в аду почтовых станций, отводить глаза гневным сановникам и раздраженным офицерам, требующим свежую упряжку; уничтожать записи, могущие вызвать подозрение, в каждой регистрационной книге…

Догнать Гагарина выжатым, как лимон? – слишком опасно.

Оставалось ехать на вольных. Здесь не требовалось подорожной; и нужда была одна – в деньгах. Но Эминент редко стеснял себя в средствах. Добравшись на извозчике до Лиговки, он в Московской Ямской слободе нанял ямщика с кибиткой – и вскоре уже несся к Софии, первой почтовой станции по дороге на Москву.

Баронессе он велел оставаться в Петербурге. «Хоть умри, а жди!» – бросил Эминент в раздражении и вздрогнул. В сказанном ему почудился отзвук пророчества. Бейтс получил другой приказ – не торопясь, следовать за хозяином до Тверской заставы. Там рыжий мошенник должен был получить новые указания.

С собой фон Книгге взял одного верного Ури.

Дождь преследовал их по пятам. Доски, которыми были вымощены трактовые «колесопроводы», набухли влагой и под копытами превращались в щепки. Двуглавый орел, мокрый как курица, уныло моргал на фронтоне почтового дома. Отдельная халупа для почтальонов, ледник да две конюшни с сеновалом довершали скуку пейзажа.

Верстовой столб разъяснял: «От Санкт-Петербурга – 22».

– Барин-батюшка, дай на водку!

Выпив, ямщик крякнул и без понуждений согласился везти доброго «барина-батюшку» хоть к турецкому султану. На деле это означало два часа пути до Гатчины – там Эминент хотел нанять новую кибитку со свежей упряжкой.

– Гони!

– Эх, залетные!

«От Санкт-Петербурга – 44 1/2» – столб мелькнул и исчез.

Грязь летела из-под колес. Ури дремал; привалясь к теплому боку великана, заснул и Эминент. Во сне звенели колокольчики под дугой. Во сне пел ямщик: длинную, бесконечную жалобу без цели и смысла. Деревья на обочине роняли листву. Кублом гадюк шипел щебень под колесами – тракт на этом участке содержали в порядке. Мелькали чугунные перила мостов, украшенные императорским гербом…