Механизм жизни - Страница 104

104

Пробираясь к берегу реки, ведя под уздцы лошадь, навьюченную бомбометом, хромая и чертыхаясь от боли в искалеченной ноге, ясно понимая, что в самом скором времени его убьют и без затей скинут труп в воду, Торбен Йене Торвен странным образом чувствовал себя помолодевшим.

Юнкер, слово чести!

– Взял я бомбу, взял и две,
Зашумело в голове…

Под ногами чавкала каша из прелых листьев. О, это была та еще каша! – готовая без затей слопать кого угодно. Лошадиные копыта плюхались в нее с сочным шмяканием. Взвизгивала трость, утыкаясь в мягкое. От сырости ломило кости. Одинокая звезда, глянув в просвет туч, повисла над берегом на серебряной цепочке.

Кто-то шуршал в зарослях бересклета.

Выбора не было. Торвен знал, что просто тянет время. Бомбомет? – пожалуйста. Прикончить хромого инвалида? – сколько угодно. Да, он взял пистолеты, но не питал особой надежды, что ему дадут воспользоваться оружием. Хорошо, если они вообще приведут Пин-эр к реке.

А если нет?

«Святой Кнуд! – он не молился, а спорил с молчаливым святым. – Почему в жизни имеешь дело исключительно с циничными негодяями? Тогда как в книгах негодяи возвышенны до икоты… О, этот длинный монолог о подлости и коварстве… Почему мою судьбу сочинил мизантроп Андерсен? Почему не человеколюбивый Вальтер Скотт?»

Впереди забелела стайка берез. До берега, до кручи у моста, указанной в послании, оставалось немного. Так сказал Торвену бесхитростный Павел Иванович – не зная, с какой целью гость интересуется окрестностями. Если б знал, наверняка бы не пустил. Снарядил бы курьера в город за полицией, забегал бы по дому, суетясь: ах, что делать? ах, беда-то какая…

Ополчение бы стал собирать – громить врагов.

Нет уж, мы сами. И один в поле воин. Полковник с князем на охоте, монстру ловят. Им не до тебя. Ты, брат Зануда, и так едва преодолел искушение взять с собой француза. Славный был бы обмен! – жизнь молодого человека на помощь с упрямицей-лошадью! Ты ведь не рассчитывал, что Шевалье укроется в засаде? – а потом, внезапно, в решающий миг…

Шагай, юнкер. Твое дело – не упасть.

Силы были на исходе. Взять в конюшне лошадь, объяснить конюху на пальцах, что барину требуются пустые вьюки, выкопать бомбомет, кое-как приспособить чертову тяжесть на спине бедного животного; и все – пешим ходом, покрикивая на дуру-ногу: молчать! ать-два!.. Спасибо королевской трости – терпела, вела. Прощайте, ваше величество. Не велите казнить. Попросите кого-нибудь, пусть научит – споете зимним вечером, вспоминая вашего лейтенанта:

– Чижик-пыжик, где ты был?

За спиной ухнул филин. С трудом продравшись через орешник, Торвен не сразу понял, что круча – вот она. Внизу дышала сонная река. На черной глади плясали озябшие искры. Моста видно не было. Лошадь фыркнула, попятилась, едва не свалив Зануду на землю. Он привязал лошадь к стволу какого-то дерева, плохо различимого во мраке, и подошел к обрыву, нащупывая, как слепой, дорогу концом трости.

Он не знал, зачем рискует. Так и свалиться недолго…

– Доброй ночи, Иоганн, – сказали рядом.

И добрая ночь упала Торвену на голову.

5

– …кончай его, панёнок.

– Обожди, Франек.

– Чего тут ждать? Не можешь, вели мне. Я дорежу.

– Обожди, говорю!

Торвен застонал. Ему было плохо; ему было холодно. Плащ промок насквозь. Влага пропитала и сюртук, добираясь до сорочки. Он с трудом сел – помогая себе связанными руками, заваливаясь набок. Ничего не видя, скользя в грязи, отполз назад. Спина ткнулась в шершавый ствол.

Все.

Дальше некуда.

Удаляясь, чмокали копыта. Тихо, чуть слышно… Звук исчез, растворился в унылом гомоне чащи. Лошадь с бомбометом увели. А злодей спорит с другим злодеем. Не спешит резать. Значит, можно надеяться на монолог.

Благодарю, святой Кнуд. Спасибо, святая Агнесса.

– Хочешь жить, Иоганн?

– Нет.

Такое короткое слово – и так трудно произнести. Совсем ты плох, Зануда. Уволит тебя гере академик. Зрение возвращалось, но рывками, издеваясь. Хорошо, хоть голос знакомый.

– Нет, Станислас, – язык распух и еле ворочался. – Не хочу.

– Вот и я не хочу. Это ты заставил меня жить дальше.

– Как?

– Там, в переулке, – помнишь? Трое покойников. Это были мои друзья, Иоганн.

– Меня ты тоже звал другом, гусар. Врал, что ли?

Из тьмы проступило лицо. Станислас Пупек, бледный, как смерть, сидел перед Торвеном на корточках, заглядывая в глаза. По лицу отставного корнета тек пот, словно он держал на плечах все грехи мира.

– Нет, Иоганн. Не врал.

– Я не Иоганн. Тебе это известно.

– Какая разница?

– Никакой.

– Ерунду молотишь, панёнок, – вмешался кто-то, стоявший так, что Торвен не мог его видеть. – Смешно слушать. Отойди, я сам…

– А как же твоя честь, гусар? – спросил Торвен, чувствуя на горле лезвие ножа и не зная, правда это или предсмертный, простительный страх. – Ведь слово давал…

– Нет у меня больше чести. – Пупек встал, зябко передернулся. – Сдохла моя честь. Ты ее кончил, Иоганн, в переулке. Останемся при своих: я без чести, ты без жизни. Режь его, Франек. Все, наговорились.

Нож медлил.

– Кто это, сволочь?

Пинок чуть не сломал Торвену ребра. Охнув, он выгнулся дугой – и приложился о дерево многострадальным затылком. Как ни странно, полегчало. В мозгу прояснилось, слух сделался острым, как бритва. Шаги. Приближаются. Второй Зануда везет второй бомбомет?

– Кто это, спрашиваю? Кого ты взял с собой?!

Никого, хотел ответить Торвен. И не успел. Потому что из орешника вышел Белый Тролль. В руке Тролль держал цепь. Обруч на одном конце цепи смыкался на запястье незваного гостя, а конец волочился по земле, на манер хвоста.

104