Механизм жизни - Страница 118

118

Странное дело, но именно Первый Денди, славившийся своей абсолютной непрактичностью, здорово им помог. Выручило и Время – над Британией дули ветры перемен. Старый король умер, его преемник, не слишком уютно чувствуя себя на престоле, дал отмашку на проведение парламентской реформы. В Палате общин верховодили суровые и решительные виги. Палата лордов, последний оплот и защитник традиций, поклялась скорее умереть, чем одобрить «крушение основ». Однако, к собственному удивлению, проголосовала «за».

Лорд Джон Рассел в смущении разводил руками. Принимать поздравления он отказывался. Ох, уж это лордское непостоянство!

Кое-что изменилось непосредственно для Браммеля. После смерти Георга IV, его личного врага, новый монарх назначил знаменитого эмигранта – «короля Кале»! – британским консулом. Жалованье положил пустяковое, но это было лучше, чем ничего. Официальный статус позволял решать многие проблемы. Благодаря консулу Бейтс и Ури нашли работу в одном из местных отелей, где останавливались английские туристы. Швейцарец вначале здорово смущался, опасаясь своим видом отпугнуть клиентов. Первый Денди помог и в этом – набросал эскиз сюртука, подобрал галстук, лично сходил вместе с Ури к портному. Скромный великан стал неузнаваем. От него уже не шарахались, напротив, уважительно снимали шляпы, именуя «notre beau oncle Uri».

Выслушав горячую благодарность, Браммель церемонно раскланялся. Но все хорошее кончается. Новый апоплексический удар нокаутировал Первого Денди, уложив в больницу. Почти одновременно пришла весть о смерти Кина.

После похорон Бейтс заехал в Лондон. Долго бродил по городу. Из газеты он узнал о самоубийстве виконта Артура Фрамлингена, пойманного в клубе на воровстве серебряных ложек. «Скормил бы я всем коршунам небес труп негодяя; хищник и подлец! Блудливый, вероломный, злой подлец! О, мщенье!» Отомстить не удалось, но это не огорчило Бейтса. Прошлое сгорело дотла, надо думать о будущем. В «Собачьей канаве», отвечая на вопрос, что поделывает «славный парень Чарли Бейтс», он, не задумываясь, сообщил, что его племянник-эмигрант собирается открыть театр. Где? Во Франции, в Гавре. Там полным-полно соотечественников, особенно весной и летом. Сборы обеспечены.

Как будет называться театр?

«Эдмунд Кин».

Дверь в рыбацкую хибарку была открыта. Чарльз Бейтс знал причину – внутри горел камин, настоящий английский камин. Огонь не гасили даже в теплую погоду. На уголь уходила немалая часть их скромного бюджета. Иначе нельзя – одному из постояльцев требовался живой огонь.

– Это я, Ури! – он бросил шляпу на стол. – Разве сегодня не твоя смена?

– Мы поменялись, – швейцарец оторвал взгляд от толстого медицинского журнала. – Мы хотели узнать, как прошла репетиция. Мы очень волновались.

Ури с осени работал в больнице – той самой, где лежал Браммель. Числился санитаром, однако не первый месяц помогал дежурным врачам. Это давало дополнительный приработок. «Лекаришки» вначале отнеслись к странноватому великану с недоверием, но быстро убедились в его сообразительности. Главным же было то, что Франц Шассер очень хорошо относился к пациентам. Врачи им сочувствовали, он же – любил и болел их болью.

«Учитесь, коллега! – твердили медики. – Сдадите экзамен на фельдшера…»

Мечтой Ури было открыть где-нибудь в Южной Германии грязелечебницу – современную, оборудованную по последнему слову науки. Швейцарец хотел помогать больным без помощи стальной пилки.

Общения с хирургами он избегал.

– Как наш? – спросил Бейтс, садясь. – По-прежнему?

Ури грустно кивнул, указав в сторону камина.

Черные угли, красный огонь.

Седой, как лунь, древний старик не отрывал глаз от затейливых переливов пламени. Наконец он усмехнулся и взял свинцовый карандаш. Лист бумаги был заранее пристроен на деревянном пюпитре. Несмотря на огонь, по мнению старика, в углу царила темнота. Поэтому над камином всегда горела масляная лампа.

Кивнув с удовлетворением, старик начал писать. Он занимался этим весь день, отвлекаясь лишь на самое необходимое. Тарелка каши, чашка чая. И – живой огонь. Когда камин гас, старик начинал волноваться. Плакал, прятался под одеяло; скулил, как испуганный щенок. Газеты он читал каждый день. Разговаривал редко, чаще всего – невпопад. На вопросы не отвечал. На теплом халате носил орден – маленький белый крестик.

Золотая корона, узорный синий бант.

Из написанного им можно было составить толстую книгу. Но никто не мог разобрать ни единого слова. Незнакомыми были даже буквы – не латиница, не кириллица, даже не расшифрованные Шампольоном египетские иероглифы. Случалось, старик рисовал, но его эскизы были столь же непонятны, как и фразы.

– Репетиция прошла успешно, Эминент, – бодрым голосом начал Бейтс. – Труппа с бору по сосенке, такие же бродяги, как я, но… Получается! «Ричарда III» я выбрал, потому что все знают текст пьесы. Его всюду играют… А вышло удачно: спектакль вроде визитной карточки. Какой же английский театр без Шекспира?

Не переставая работать карандашом, старик времени от времени кивал. Мол, продолжайте. Он любил слушать новости. Если давно не рассказывали – нервничал. Услышанное одобрял – улыбался, гримасничал; бывало, что и кланялся.

Он ничем не болел. Для своих восьмидесяти лет выглядел бодро. Врачи, приводимые Ури, просто диву давались. А что пишет ерунду… Чему удивляться? Возраст, мсье, возраст. И все-таки Бейтсу казалось, что где-то в глубине, за стеклом блеклого взгляда, скрывается прежний Эминент. Несколько раз, когда Ури не было рядом, он пытался серьезно поговорить со стариком – достучаться, услышать разумную речь.

118